Смерть Вазир-Мухтара - Страница 113

113

В ответ на это сарбазы на чистом русском языке закричали ему: «Сволочь! Гнида московская» – и уж стали бить его палками почем зря.

Шарабарщики тоже начали его хлестать, кто чем, а он все стоял бодро.

Потом, когда у него немного затуманилось ясное зрение, будто бы появился персиянский офицер, который на чистом русском языке сказал сарбазам: «Это что? Это что такое?» Потом он будто бы им сказал: «Не в очередь в караул» – и прибавил как бы: «Хану доложу». Больше он не помнил ничего, а принесли его к дому сарбазы уже чисто персиянского вида.

– Московская гнида? – спросил Грибоедов.

И он написал шаху предложение о выдаче Самсон-хана и употребил при этом половину титулов шахских, что означало требование.

10

Оправившись, Сашка повеселел.

Он встрепанной белокурой птицей бродил по трем дворам и затевал разговоры с казаками.

– Вы, служба, родились, конечно, в Донских областях, – говорил он молодому казаку, – вам рано, как говорится, забрили лоб и отдали под барабан. Мое же дело – казенное, я по статской части. Я более интересуюсь хорошим разговором, и когда мы с Александром Сергеевичем вернемся в Петербург, то уж будет: музыка, разговоры и гостей без конца.

Другому казаку он даже сказал как-то покровительственно:

– Мне вас даже, служба, хочется спросить: что у вас в жизни впереди? Сегодня барабан, завтра барабан. Время вы не можете проводить, как хотите. А я скоро получаю вольную.

Эта неосновательность и болтливость была вовсе не свойственна Сашке. Никакой вольной Грибоедов, по-видимому, не собирался ему давать. И казаки хмурились, когда он болтался по двору. Он стал размахивать руками, чего с ним ранее не бывало. Его как-то взмывало. Он часто повторял, что он человек казенный, что он теперь видел Персию и может в будущем очень пригодиться. Кому? – оставалось неизвестным.

Вернее всего, ему было стыдно казаков, которые видели его в избитом состоянии, и он растерялся. Раз, выйдя за ворота и отойдя малую толику в сторону, он повстречал того русско-персиянского офицера, который избавил его от палок русских сарбазов.

Сашка прошел, не подавая виду, но офицер остановился.

– Постой, любезный, – сказал он и сразу покраснел. Сашка возразил, что он человек казенный и стоять с офицером не может по закону.

Но офицер, видимо, и сам заробел. Он сказал, не глядя на Сашку:

– У меня дело самонужное. Не могу ль я повидаться с кем-либо из господ чинов российской миссии?

Сашка осмотрел его всего.

– А для чего-с? – спросил он отрывисто.

– Это дело я смог бы объяснить кому-либо из чинов, – ответил офицер вежливо.

– Как я теперь казенный человек… – сказал Сашка.

11

– Хабар-дар! Хабар-дар!

Верблюжий погонщик так ловко вел свой караван по базару, что чуть не задавил трех бедняков.

Бедняки кричали пронзительно:

– Я-Али.

Они влезли в самую лавку агенгера, кузнеца. Кузнец с щипцами в руках кричал на них и толкал их вон. Молотки звенели, визжали напильники челонгеров, слесарей. Погонщики ругались, нищие кричали, и какой-то сарбаз стащил поэтому кусок мяса у мясника.

Мясник схватил камень, служивший ему вместо гири, и пустил в удирающего сарбаза. Он попал прямо в полку художника, где стояли расписные калямданы, чернильницы. Художник, рассвирепев, выскочил из лавочки, по дороге ему попался эзгиль и арбуз в корзине у продавца, он схватил арбуз и метнул им в мясника.

Шла драка. Нищих избивали лоты, а лотов кусали за икры голодные, ошпаренные собаки.

– Хабар-дар! Хабар-дар!

Толпа слуг, спереди и сзади окружавших парадную колымагу, били кулаками в спины прохожих – чтоб расступились.

В кофейной сидели посетители и смотрели на мясника, художника и челонгеров. Они пили кофе из маленьких чашечек и разговаривали.

Крытые базары, полутемные, с чашками куполов, растянулись на версты. Сквозь дыры в куполах било солнце, и солнечные столбы как бы подпирали купола.

На базарах дрались с особым ожесточением именно в эти дни.

Погонщик был виноват перед нищими, нищие перед агенгером, сарбаз перед мясником, мясник перед художником, художник перед фруктовщиком.

Толпы нищих и лотов бродили по базару.

Все были виноваты.

А посетители кофейной пили кофе и разговаривали.

Среди важных прений о делах государственных визири пьют кофе, чай, курят кальяны. Многочисленные пишхедметы всегда при них в комнатах, ибо невозможен без этого ташаххюс. Визири рассуждают громогласно, при открытых окнах и дверях. Стоящие на дворе ферраши прислушиваются.

Потом слова выползают на улицу и гуляют по базарам.

Посетители кофейной говорили о новостях.

Ковер в Персии – мебель и кофейная – газета. Кадий, пришедший сюда, – суровая официальная статья, прихлебывающая кофе, два старика – статьи забавные, они курят кальяны, один купец – хроника, а другой, потолще, – объявление о товарах.

– Самых лучших ковров у меня нет, из Хорасана не присылают, но лучшие ковры у меня есть, и они стоят недорого. И они еще лучше хорасанских.

– Мелик-уттуджар суконщиков берет себе после мухаррема сразу трех сига. Когда у него будет время для своих агда? Нравы у нас портятся. Мой отец имел только четырех агда и ни одной сига, и у него хватало времени для всех.

– Английский хаким-баши раздавал очки и перочинные ножички. Он прислал мне очки на дом, но я их не ношу, потому что еще хуже вижу в них.

– Я скажу вам, – говорит кадий, – с тем, чтобы вы никому не говорили: две жены Алаяр-хана перешли к русскому Ва-зир-Мухтару. Они чистокровные персиянки, и они ночью ушли в русское посольство и сидят там.

113