Смерть Вазир-Мухтара - Страница 86

Англия думала не о Персии, а об Индии. Александр не думал о Персии, а думал о Кавказе. Сама по себе Персия была стертой бумажкой, но эта бумажка была ассигнацией.

«Нужно остановить перевес английского влияния в Персии, – писал Александр, – ослаблять оное неприметным образом и наконец вовсе истребить его». – Александр любил и умел «неприметным образом истреблять». Он отказался от посредничества англичан при заключении Гюлистанского трактата. Но англичане, не присутствовавшие при его подписании, принимали, даже по наблюдениям Нессельрода, «деятельное в нем участие».

А при заключении Туркменчайского мира – победоносного для России – Паскевич и Грибоедов никак не могли обойтись без посредничества англичан, и полковник Макдональд, как добрый друг, поручился собственным состоянием перед русскими за исправный платеж контрибуции.

«Неприметные» действия Александра были, по существу, весьма приметны.

А у Англии не было даже своей миссии, была только скромная миссия Ост-Индской компании.

Сидел в Тебризе у Аббаса полковник Макдональд, сидел в Тегеране доктор Макниль.

В 1826 году Ермолову донес вскользь Мазарович, русский уполномоченный: «Сукна, сахар и всяческие произведения Индии – вот и все, чем торгуют на базарах из английского».

Когда Аббас-Мирза ввел петровские реформы – регулярных сарбазов, пехоту, случайно при нем оказались: майор британской службы Монтис, капитан Харт, ставший начальником всей пехоты, британский лейтенант Ши, высланный после 14 декабря из Петербурга (по неисследованным причинам), и лейтенант Джордж Виллок, брат старого посла в Персии. Еще в 1809 году англичане вытеснили из Тебриза наполеоновского генерала Гарданна и его офицеров – первых учителей Аббаса в военном деле. Франция была представлена теперь только артиллеристом Бернарди, унтер-офицером, ставшим офицером во время Ста дней, а потом убежавшим из Франции, да бродягой Семино.

Россия – Самсоном.

Из всех них только англичане служили своей родине. Мазарович писал о них: «Они здесь то, чем были капитаны-греки у сатрапов Малой Азии во времена Павзания».

Ермолов выражался более резко: «Вся сия наемников сволочь», но он чуял лучше мясистым носом.

Он писал задолго до кампании: «Англия сильным влиянием своим возбудит войну, дабы Персия не обратила внимания своего на беспокойство в Индии, а более опасаясь, чтобы мы по дружественным связям не заставили ее на них оглянуться».

И еще за десять лет до войны он, побывав в Персии, вгляделся исподлобья в механизм политики английской. Он писал, что англичане выдают себя за единственных спасителей Персии – тем, что учредили у персиян регулярное войско. «А персияне по глупости не видят, что это не для ограждения их, но чтобы иметь средство продать выгодною ценою самое гадкое сукно и брак из оружия. И в то время, как заводят они литейные дома, строят крепости, тогда же все употребляют меры отдалить персиян от заведения своих суконных, шелковых и бумажных фабрик. Не дают им средств вычищать сахар, который имеют они в изобилии, и ежегодно привозят оного из Индии на миллион червонцев. Словом, овладели совершенно торговлею и, придав поступкам своим наружности почтенные, все действия свои учреждают на правилах ростовщиков, то есть на законах чести, свойственных купеческим нациям». И рассказав не без удовольствия, как англичане ходят в угождение наследнику Аббасу в овчинных шапках и «не имеют у персиян стула», а сидят на ковре, сложа ноги, да и входят без сапог, в одних чулках, – заключил: «Следовательно, господа купцы честь свою положили в курс, и, конечно, выгодный. Не знаю, не положат ли и телесное наказание в цену».

И уже накануне войны доносили Ермолову:

«Англия обязалась давать ежегодно Персии по 200 тысяч туманов, если только она будет иметь войну с Россией».

И уже во время войны доносил Мадатов:

«В Испагань привезли до 200 вьюков английского оружия для войска Аббаса-Мирзы, а через Испагань проехал Касим-хан, зять шаха, к англичанам в виде посланника».

И старик наложил резолюцию: «Весьма правдоподобно».

Весьма правдоподобно, что дело было не в шах-заде Аббасе и даже не в шах-заде Константине и что игра шла большая, а курс был выгодный.

4

Когда Наполеон в медвежьей куртке бежал через Польшу, он танцевал с польскими дамами мазурку и, осведомившись, что поляки любят его, засвистал и сказал: «Мы еще повоюем».

Аббас-Мирза – чернобородый сорокалетний человек с легкой, танцующей походкой. Он человек, погубивший несчастной войной Персию. Он болен. От переутомления – доносят дворам. От любовного – доносят позже – и уже выздоровел.

Ташаххюс – в его приплясывающей походке то изящество, которым персияне встречают напасти.

Свирепый евнух мало ему мог передать наследственных черт.

Легкость, движения нежной руки, улыбка женам, улыбка англичанам, улыбка русским.

И сумасшедший древний военный гнев на поле сражения, который называется храбростью.

И щедрость к этим темным, белым, розовым женам, воспоминание о которых путается, но остается весь день в теле. У велиагда тридцать детей.

И внезапная ярость, и тонкие ноздри раздуваются, когда говорят о его братьях.

Персия сдалась, Аббас не сдается. У него затеи, у него один день не похож на другой. Он падает духом быстро и быстро воскресает.

В Тебризе жарко, и шах-заде переехал на загородную дачу – Багишумаль– Северный сад. Одно уже имя севера приносит прохладу.

Перед домом четырехугольник бассейна, от дома идут аллеи.

Стены в зале отделаны зеркальными кусочками, и на них персиянская кисть изобразила, не совсем по закону Аллаха, женщин.