– Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!
Самсон пообедал, отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.
Борщов, хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.
– Вот что, – сказал Самсон тихо, – людей завтра начинай готовить. Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?
– Понял, – сказал Борщов и качнул головой.
– Мы в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все как есть захватить. Довольство перевел уже.
– Есть уже дестхат? – жадно и с пониманием спросил Борщов.
– Черта им дестхат, – сказал Самсон и выругался. – Ихним не дадимся, сарбазов на печку пошлем. Мало штыка, так дадим приклада. Нету никакого дестхату, дело нерешенное, только вечером дело решится.
Дестхат о выдаче Самсона с его батальоном лежал уже у Грибоедова, и Самсон знал об этом.
– Ты до вечера ничего людям не говори, – сказал Самсон, – слышь, Семен.
– Я что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич, туда я. Вместе воевали, вместе по уговору и лягем.
– Вот.
Самсон подумал.
– Ты, Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.
Борщов развел руками.
– Мало чего бывало, так все не упомнишь.
– Я эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.
Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.
– Военное дело. Обижаться нам не приходится. Вечером Самсон опять послал за Борщовым.
– Никому, Семен, не говорил?
– Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.
– Ну так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.
– Что так?
– Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.
Борщов смотрел внимательно.
– Так людям не баловаться.
– Как скажешь, все одно, – сказал уклончиво Борщов.
– А я говорю: не баловаться, – сказал Самсон и вдруг побагровел. – Из казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть казармы.
Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.
И давно уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.
Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.
Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.
Потом махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на свои кривые ноги.
– Ну и что? – спросил он негромко. – Тебе какое дело? Ништо.
И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.
В этот день Мирза-Масси говорил народу.
В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.
В этот день спор шел между городом и человеком, мирным трактатом и шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.
В этот день привезли наконец в русскую миссию подарки шаху, сильно запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.
Вечером метнулся тенью к русскому посольству человек. Спокойны были улицы, лежащие близ русского посольства.
Человека привели к Вазир-Мухтару.
Он был бледен, и глаза его блуждали.
– Ваше превосходительство, – сказал он трясущимися губами, – я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.
Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.
– Ваше превосходительство, – лепетал человек, – ваше превосходительство, отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.
Грибоедов молчал.
– Или пусть сегодня вечером Мирза-Якуб пройдет тайно в мечеть Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два шага, только через ров перейти. В мечети его никто не тронет, ваше превосходительство.
У человека были слезы на глазах, и он трясся.
– Если кто-нибудь, а особенно русский подданный, – медленно и чужим голосом сказал слова закона Грибоедов, – приходит под русское знамя и находится под его покровительством, – я не могу его выгнать из посольского дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не буду. Прощайте, господин Меликьянц.
Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с лестницы, и Грибоедов послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.
Сашка вернулся и доложил:
– Господин главный евнух просили передать, что если ваше превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только сами не согласны.
– Спасибо, Саша, – сказал Грибоедов, – спасибо, Сашенька, ты верно передал.
– А господин Меликьянц прямо не в себе приходили, – прибавил Сашка, довольный.
– А теперь позови сюда, голубчик, Мальцова Иван Сергеича.
– Будьте добры, Иван Сергеич, – сказал Грибоедов Мальцову холодно, – написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на статьи. От самого приезда в Иран. Выражения допустите сильные, но титулы все сохраните. Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя удалиться в Россию, или лучше – в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.
Мальцов встревожился.
– Есть какие-нибудь известия?
– Нет, – сказал Грибоедов.
– Сегодня же составить?
– Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.
Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:
...aol, otirsanatvfe e'asfrmr.
По двойной цифири листок означал:
...Nos affaires vont tres mal.
Кому писал это Александр Сергеевич? Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его. Выдвинул ящик, пересчитал деньги. Оставалось немного, расходы были большие. Он становился скуповат.